Теллурия - Страница 52

Над умницей возникла голограмма – красивая дикторша-башкирка на своем языке рассказывала историю погибшей. В рассказе всплывали изображения теллурового гвоздя, акына, “золотого горла”, горящей квартиры, синтоистских божеств.

– Теперь все почитатели таланта ее мужа знают, что последней волей вдовы было соединение с любимым в других мирах, – перевел и пояснил Иван Ильич, хотя Серж, Витте и Арнольд Константинович прилично знали башкирский и даже иногда позволяли себе подшучивать друг над другом известной плотницкой строфой: “Он по-башкирски в совершенстве мог изъясняться и писал”. Лаэрт и Микиток более-менее понимали этот язык.

– История Ивана Ильича – суровый урок нам всем, – проговорил Арнольд Константинович. – Это важно осознать особенно сейчас, когда мы въезжаем в Европу. Надобно в любой ситуации оставаться профессионалом, помнить плотницкий кодекс. Что скажете, бригадир?

Витте сцепил руки на груди:

– Скажу, что полностью согласен с вами, Арнольд Константинович. Но Европа здесь ни при чем. Кодекс есть кодекс. Он везде для нас одинаков. И в Башкирии, и в Баварии.

– Плотник везде должен оставаться плотником, – кивал Латиф. – Меня двенадцать раз хотели клиенты. И все, как на подбор, очень приличные, красивые, уважаемые люди, мужчины, женщины… Но я всегда жестко отказывал. Были обиды, даже слезы, один грузин целовал мне колени, но я находил слова. Если слова не помогали – пускал в ход силовые аргументы. И они понимали.

– Хотение – несколько другая тема, – заговорил Иван Ильич, ложась на спину и подкладывая сцепленные руки под голову. – С хотением справиться легче, чем с такой ситуацией. Гораздо легче.

– Здесь не нужен никакой нравственный императив. – Бригадир встал, прошелся по ковру со сложенными на груди руками. – Функциональная логика: ваше предложение, уважаемый или уважаемая, невыполнимо, ибо навредит в первую очередь вам.

– Если б я был робот, я бы тогда так ей и ответил.

– В профессии мы должны быть роботами, – вставил Серж.

– Не у всех получается.

– Плотник не должен быть роботом.

– Иногда – должен!

– Не согласен. У робота нет свободы воли. Ак соргы предполагает абсолютную свободу воли.

– Роботом надо быть в вопросах кодекса. Ак соргы творит человек.

– Разделение на робота и человека чревато для синь.

– Ну не нравится робот – используйте другую мыслеформу: хирург.

– Иногда это помогает. Но – иногда.

– Хирург не должен сентиментальничать с больным.

– Мы не хирурги, а наши клиенты не больные.

– Мы не хирурги, это верно. – Бригадир остановился напротив лежащего Ивана Ильича. – Мы не лечим людей, а несем им счастье. И это гораздо сильнее полостной операции по удалению запущенной опухоли у нищего бродяги, ибо избавление от нее не предполагает счастья. Избавление – это простое облегчение. Но это не есть счастье. Счастье – не лекарство. И не наркотик. Счастье – это состояние души. Именно это дает теллур.

– Да, гвоздь, забитый в голову бродяги, делает его счастливым, – забормотал Иван Ильич, глядя в постепенно очистившееся от облаков небо. – Так что не стоит обращать внимания на его запущенную опухоль.

– Genau! – Витте нависал над Иваном Ильичом.

Но тот смотрел мимо бригадира, в чистое весеннее небо, в котором уже довольно ощутимо обозначились первые признаки заката.

– Мы не должны брать на себя чужую карму, даже в мелочах, – продолжал бригадир. – Особенно теперь, в послевоенном, обновленном мире. Взгляните на наш евроазиатский континент: после краха идеологических, геополитических и технологических утопий он погрузился наконец в благословенное просвещенное средневековье. Мир стал человеческого размера. Нации обрели себя. Человек перестал быть суммой технологий. Массовое производство доживает последние годы. Нет двух одинаковых гвоздей, которые мы забиваем в головы человечеству. Люди снова обрели чувство вещи, стали есть здоровую пищу, пересели на лошадей. Генная инженерия помогает человеку почувствовать свой истинный размер. Человек вернул себе веру в трансцендентальное. Вернул чувство времени. Мы больше никуда не торопимся. А главное – мы понимаем, что на земле не может быть технологического рая. И вообще – рая. Земля дана нам как остров преодоления. И каждый выбирает – что преодолевать и как. Сам!

– Да. Мы не должны лишать человека выбора, – проговорил Арнольд Константинович.

– Это грех, – произнес Латиф.

– Ложное сострадание и есть такой грех, – подытожил бригадир и смолк.

Дунай, расправившись с копной сена, спокойно стоял, прикрыв глаза и тихо дыша. Склонившееся к закату солнце отливало на его темно-рыжей спине и на стволе одинокой сосны. Ямщик дремал на своем облучке.

– Да, мне есть что преодолевать, – со вздохом произнес Иван Ильич, садясь на ковре. – Кстати, бригадир, сдается мне, теперь ваша очередь?

– Моя, – ответил Витте без тени удивления, словно давно ждал этого вопроса.

– Мы слушаем вас.

– История вполне простая. Черногория. Пожилой человек. Не очень состоятельный, обыкновенный пенсионер. Накопил деньги на гвоздь, вызвал меня. Забил ему. Криво. Задействовал гвоздодер. Помогло. Вынул гвоздь. Старик пришел в себя. И сказал мне два слова по-сербски: “Нема Бога”. Вся история.

Бригадир бодро кашлянул и пошел к сосне.

Артель проводила его недолгими, не очень удовлетворенными взглядами.

– Краткость – сестра таланта… – усмехнулся Арнольд Константинович и поежился. – Однако становится прохладно.

– Это тянет от развалин. – Лаэрт поднял сухую травинку, недовольно сунул в рот, стал жевать.