Теллурия - Страница 26

3 октября

Всю ночь тащились по Рязанке. Пересидела я взаперти, давно мiра внешнего не видала, уж восьмой месяц из Москвы никуда не выезжала, представить не могла, что такое рязанский тракт. Думала, ночью покатим с ветерком, чтоб скорей Москву из сердца вон. Куда там! Ночь, а на дороге этой четырехполосной столпотворение такое, что диву даешься: едут и едут кому не лень. Прорва проезжих! Потому как ночью дешевле – дорожная подать вдвое меньше дневной. Поначалу едут вроде, как и положено, каждый в своем ряду. Да токмо порядок сей, как окружную миновали, сразу и кончился: где битюги трехэтажныя, где верховые, где самоходы – все смешалось яко в Вавилоне! И все по той же старой причине: котяхи от битюгов дальнобойных. Problema. Кучи лежат, и ведь вовсе не все свежие. Мерзость допотопная… Из-за их объезда и столпотворение. Да и как такое говногромождение на всем ходу объедешь без ущерба и удивления? Тут и перевернуться не ровен час. Стыд и позор. Токмо государственных это не касается, летят себе слева по красной, на нас не оглядываясь. Дворяне уж три года как второсортные в государстве московском. Василиса крестится и чертыхается. Еропка вылез из-за ворота, дергает меня за серьги, веселит. А мне не до веселья: картина удручающая…

Упырь дважды чистил дорожную управу, посадил, лишил и выслал в Капотню на болота мазутныя многих, а начальника велел прилюдно розгами пороть. Выпороли, повопил на Болотной, снова жопою сеченой на старое место уселся. И – ничего. Как не чистили дороги в Московии, так и не чистят. Разгребут столичные тракты, а на остальных – авгиевы конюшни. “Было блядство с надеждою, таперича – безнадежное блядство”, – Юрочка покойный говаривал. И нет в государстве этом Геракла, чтобы вычистил все. Похоже, что уже и не будет. И пусть им.

До границы Московии добрались к утру. Как завидела стену, ворота, орлов, так сердечко затрепетало: а как не выпустят? Что, если дал Он уже команду псам своим опричным? Бегущего-то зайца собакам забавней травить…

Подъехали, общая очередь с версту на выезд из государства упыря. Не я одна рвусь на волю. Свернули в особую очередь, благо герб княжеский на самоходе светится пока что. Подъезжаем к шлагбауму. Стоит сотник с шестью стрельцами. Подаю ему уголок подноготный. Спрашивает, с какой надобностью я, княгиня Семизорова, член партии, покидаю пределы государства московского. Отвечаю, как и решила загодя, что еду в Китай на излечение. Сообщает мне про новый размер государевой выездной. Теперь выехать из Московии стоит уже тысячу золотых. До шести месяцев отсутствия сумма сия возвращается хозяину неизменной. А свыше шести – сокращаться будет ежедневно за рубль золотом. Такой порядок нынче.

Дала ему кошель с золотыми, получила расписку.

Поняла, что команды на мой счет никакой не пришло. Отлегло от сердца. Все по-старому. Держалась внешне спокойно. Дала сотнику рубль серебром, чтобы не досматривал. Спросил про запрещенное: бензин, память, клинья? Клинья мои теллуровые рассыпаны по снегу замоскворечному, я их в окошко швырнула. Добровольно. Иначе бы провезла во влагалище, как обычно. Хватит, хватит спать с призраком… Удивился сотник, что мы много картошки вывозим в причепах, мол, в Рязани она дешевле. Возразила, что до Рязани еще доехать надобно. Дурак головой закивал, шлагбаум поднял.

Выехали с Божьей помощью из упыриного царствия.

4 октября

Шут Еропка проснулся у княгини за пазухой от толчка: самокат долго толкался в очереди перед въездной заставой Рязанского царства. Кряхтя, шут полез по костяным пуговицам кофты наверх, пища под легкой княгининой шубкой из стриженой норки:

– Тирли-бом, тирли-бом, продается кошкин дом!

Дремлющая в глубоком кресле княгиня потянулась:

– Еропушка…

В кабине было душно, все три окошка запотели от дыхания княгини и ее служанки Василисы, спящей в своем кресле напротив. Едва княгиня расстегнула ворот шубки, как в него просунулся длинный и всегда красный нос Еропки:

– А вот и мы!

– Что же не спится тебе, Еропушка? – Княгиня стала расстегивать шубку дальше.

– Взопрел я у тебя, матушка, за пазухою, хоть в баню не ходи! – Еропка уцепился за меховое плечо своими белыми короткими пальцами, крякнул, подтянулся и сел вровень с лицом княгини.

Это был маленький человек с большой, похожей на картофельный клубень головой и большими, пухлыми и белыми руками пятилетнего ребенка. Лицо его с непомерно длинным носом, длинным щербатым ртом и заплывшими щелочками глаз всегда смеялось. Русые волосы были аккуратно подстрижены кружком, большие уши топорщились. Он был одет в белую косоворотку в крупный горох, подпоясанную ниткой коралловых бус, и в байковые шаровары, заправленные в фасонистые полусапожки с загнутыми кверху серебряными носками. На указательном пальце правой руки Еропки сидел массивный золотой перстень с вензелем князей Семизоровых – подарок покойного мужа княгини.

Усевшись на плечо своей хозяйки, Еропка привычно легонько дернул ее за сережку и пропищал:

– Плохой сон я видал, Варвара свет Ерофеевна.

– Что ж ты видел, дурашка? – Княгиня говорила с шутом, не поворачивая своего усталого, бледного и красивого лица с тонкими губами и зеленовато-карими, глубоко сидящими глазами.

– Дай дух со сна перевести, ужо и расскажу.

Княгиня достала узкий самшитовый портсигар, вынула папиросу, вставила в свои тонкие губы. Еропка тут же сунул пухлую руку в карман, выхватил крошечную зажигалку, щелкнул, поднес. Узкое голубое пламя опалило торец папиросы. Княгиня затянулась и тут же выпустила дым узкой струей.